В канун Международного дня учителя, 5 октября, мы поговорили с известной учительницей латышского языка и литературы Геновефой Черновской. Тысячи учеников с благодарностью вспоминают этого педагога. Геновефе Язеповне ныне 92 года, из них она 47 лет отдала школе, и до сих пор в свои преклонные годы занимается репетиторством. На ее жизнь выпали непростые годы, но она сохранила душевное тепло, которым щедро делилась с учениками всю свою жизнь. Выбрали мы Геновефу Язеповну еще и потому, что она наш давний читатель и часто пишет нам в редакцию, не боясь высказываться на темы, которые мы затрагиваем.
Имя Геновефа очень распространено в Латгалии, еще с польских времен. Так называют девочек, рожденных в начале января, в честь святой Женевьевы, почитаемой как католиками, так и православными. Святая Женевьева жила в 500-е годы от рождества Христова, в Париже. Считается, что она молитвами спасала христианский город от разорения варварами Атиллы, чумы и голода.
Геновефа Черновская родилась 3 января 1933 года в Прейли, в латышской семье, и дата ее рождения определила ее имя.
День учителя
5 октября – Международный день учителя, отмечаемый более чем в ста странах мира. В 1966 году в этот день был принят первый международный документ, определяющий условия труда учителей во всем мире – «о положении учителей». Этот документ ЮНЕСКО состоит из полутора сотен пунктов, в 13 разделах, оформленных как рекомендации, определяющий стандарты профессии.
Страх и ненависть в Латгалии
Девочка пошла в школу во время войны. Самое яркое воспоминание Геновефы Язеповны из детства, это строгая и жестокая учительница немецкого языка, которую за глаза звали «зеленой змеей».
– Иногда я будто снова слышу гулкий звук ее шагов, и стук наших карандашей, – вспоминает Геновефа Язеповна. – Мы сидели в маленьком классе, разделенном проходом между партами на две половины. «Змея» вызывает кого-то к доске и заставляет ученика первых классов читать на неродном, но официальном немецком языке. Все остальные должны держать карандаши и стучать по парте каждый раз, когда он допускает ошибку. Сама же учительница ходила, как пантера, по проходу и жестоко наказывала каждого, кто вовремя не стукнул. Могла пощечину залепить, а могла и взять за грудки и бросить на землю. Мы ее ужасно боялись. И как мы, малыши, могли знать чужой язык? Конечно, мы все время ошибались и нас все время наказывали.
Отец спасал соседа-еврея
Прейли в те годы был небольшим городком – до войны половину его населения составляли евреи. В 1941 году в городе было очень страшно – людей расстреливали и сжигали заживо. Здесь проживало около 800 евреев, уничтожить их сразу оккупационные власти не могли, расстреливали улицами, сначала одну, на следующий день другую. Обреченные на смерть перебегали с одной улицы на другую, продлевая себе жизнь. Некоторых из них укрывали соседи. За укрывательство полагалась смерть, но и страх смерти не смог превратить некоторых в послушный скот. Отец Геновефы какое-то время укрывал соседа-еврея в своей мастерской, втайне от всех, в том числе и от своей семьи, рассказав об этом только после войны. На этом фоне, конечно, мучения детишек меркли, но память самих детей их отлично сохранила, как и сохранила отношение к оккупационному учительству.
– Мне, как педагогу, и сегодня сложно понять корни жестокости той учительницы, – вспоминает 92-летняя Геновефа Язеповна. – Мы же были совсем маленькие, а она взрослая, мы просто очень сильно боялись ее и тихо ненавидели. Я до сих пор не понимаю, как латышка могла быть так жестока с латышскими детьми? Может, ее кто-то обидел, и она обозлилась, может, просто старалась угодить немцам – у нее в учительской постоянно немцы толклись и курили с ней. Когда немцы бежали из Латвии, она исчезла вместе с ними. Я уже даже не помню, как ее зовут, вот какая была одна из моих первых учительниц.
Прейли вздохнул полной грудью только после окончания войны:
– Страх исчез из нашей жизни. Для школы отвели более просторное здание, каждое воскресенье были танцы. Мы все танцевали, и учителя, и дети, и больше в школе никто нас не унижал.
Любовь к книгам
Мы сидим в гостиной Геновефы Язеповны, где она занимается с учениками уроками латышского языка. Стол, четыре стула и огромная секция с книгами, многие из которых еще латвийского времени. Из авторов довоенной Латвии Геновефа Язеповна особо выделяет Зенту Мауриню, величайшего гуманиста нашей земли. Отношения с советской властью у нее были сложные, чтобы не попасть под репрессии, она тоже сбежала из страны в Швецию, но ее сердце было полно не злобы и обиды, а любви и понимания. Принципы ее жизни и сегодня служат нравственными ориентирами многим современным гуманистам.
– Мне вообще очень повезло со школой, – вздыхает Геновефа Язеповна. – Учителя у нас были золотые. Мы, будучи учениками, никогда не слышали «Это ваши проблемы», «Учите предмет самостоятельно», «Не смогли освоить на уроке – берите репетитора». Учителя спрашивали много, но много и давали. Моими самыми любимыми учителями были учитель русской литературы Максимов и учитель географии и астрономии Павил Рубинс. Оба они пришлись на старшую школу.
Максимов так умел читать, так объяснить ребенку все величие и мощь литературы, что мы слушали его, затаив дыхание. Мы как будто сами умирали возле пушкинского Анчара, выступали в цирке с чеховской Каштанкой, умирали на стройке некрасовской железной дороги. Он очень много задавал нам учить, и мы заучивали наизусть не только стихи, но потом и прозу. Когда слова воспламеняют душу – учить легко.
Экзамены по языку у нас были с восьмого класса, экзаменационная комиссия приезжала по 17 человек, и не было такого, чтобы кто-нибудь из нас пришел на экзамен неподготовленным. Мы знали гораздо больше программы. Ведь даже неродной язык можно полюбить, если учитель сам его любит, если он может показать ребенку, что эта литература – отчасти о самом ученике, о его надеждах, страхах и мечтах.
Дорога к себе
– А другой мой любимый учитель, Павил Рубинс, был студентом-практикантом в нашей школе. Он вел удивительные предметы – психологию, логику, астрономию. Мир просто открывался нам своей другой стороной. Мы начинали понимать себя, а через себя – мир. В десятом классе он организовал поход, и мы с палатками пять дней ходили к утесу Стабурагс, к развалинам Кокнеского замка, к водопаду Персес. Сейчас это все скрыто водой Плявиньской ГЭС, но мы видели это и запомнили. Он каждого ученика уважал, как личность, с каждым разговаривал о жизни, поощрял вопросы и с удовольствием делился своими знаниями. Через его уважение мы сами начинали понимать и ценить самих себя. Он в каждом видел светлые стороны. Когда он уезжал из нашей школы обратно на учебу в Ригу, мы рыдали навзрыд – из школы уходила душа. Последний год мы учились без него, и как его не хватало! Столько было вопросов: о себе, о мире, а задать их было некому. Таких долгих и раскрывающих тебя самого бесед не вел больше никто.
Маленькая, старенькая Геновефа Язеповна сидит за большим столом, и в ее глазах мелькают отсветы юношеского задора и жара убеждений молодого человека.
Бесценная редкость
– Сейчас, наверно, и не поймут этой связи. Молодая девочка и молодой учитель, о чем еще им говорить, как не о любви друг к другу? Но этого не было в наших отношениях с учителем Рубинсом. Меня это вообще не интересовало. Я писала ему письма после школы (и не я одна), и он отвечал мне. Я задавала вопросы про мир, про Бога, про себя, и он подробно отвечал мне. У него уже была жена, дети, и он находил время для писем своей ученице. Это было очень личным и в то же время очень чистым. Я уважала его семью, а он уважал мой интерес к себе и миру. Он отдавал мне самую высшую ценность в мире – свое время и свое внимание. Мой учитель рано ушел, ему был всего 61 год, когда он умер. После его смерти я нашла мешок его писем и сожгла. Боже, чего бы я только не отдала сейчас, чтобы снова прочитать свои вопросы к нему и его ответы! Возможно, это была одна из главных ценностей моей жизни.
«Я хотела быть только учителем!»
Геновефа Язеповна непроизвольно листает свою тетрадку с записями по латышскому языку. Четкий, разборчивый почерк, строчка за строчкой полностью покрывает страницы. Мелькают красным подчеркиванием выделенные примеры, требовательными загогулинами замерли на странице вопросительные знаки. В свои 92 года она хуже слышит, многое приходится повторять дважды и даже трижды, но ясность и живость ее ума – необыкновенная. С учениками она занимается до сих пор. Объяснять и рассказывать ей совсем не сложно.
– У меня не было никаких сомнений по поводу профессии – я хотела быть только учителем литературы. Максимов показал мне пример, я хотела зажигать сердца своих учеников книжными мудростями. Пушкин прекрасен, но разве менее прекрасны Аспазия и Райнис? Чехов мастерски раскрывал характер не только людей, но целой эпохи, но разве Блауманис не сделал то же самое? Учитель Рубинс же раскрыл мне главный учительский секрет, как добиться любви учеников. А он и прост, и сложен одновременно. Надо просто любить учеников, как родных детей, и видеть в них свет. И тогда они смогут раскрыться, как раскрываются цветы.
Десять заповедей Зенты Маурини, любимой писательницы Гвеновефы Черновской:
- Нужно создавать дом. Конкретный дом можно быстро построить, но уже готовый внутренний мир купить невозможно, и тот, кто не создает его неустанно, вскорости превращается в развалины.
- Нельзя уставать удивляться. Тот, для кого жизнь, любовь и смерть не являются чудом – еще при жизни, еще не погребенный, но уже мертв.
- Нужно верить и доверять. Только верь, и ты будешь жить, но тот, кто сомневается – погибнет, потому что неверие, недоверие подрубает корень жизни. Лучше десять раз ошибиться, чем никогда и никому не верить.
- Не жди от яблони шишек и от ели яблок. Град упреков уничтожает яблоки на яблоне и шишки на ели. Каждый росток, каждое существо имеет право на свою неповторимость.
- Не вступай в отношения с человеком, если не в силах нести его ошибки.
- Когда судишь о человеке, помни о тех мгновениях радости, что он привнес в твою жизнь. Тот, кто умножает радость – служит Богу.
- Пожелай своему попутчику мгновений одиночества, потому что кратковременное расставание помогает сохранить близость.
- Нужно не сомневаться и медлить, но действовать, быть решительным и отважным. Неприятные дела нужно решать и приводить в порядок с самого утра, а приятные нужно приберечь для вечера, чтобы неприятное быстро закончилось и для радости оставалось больше места.
- Голод тела менее опасен, чем голод души. Даже атлет превращается в развалину, если душа теряет свой центр.
- Живи так, словно каждый прожитый день есть для тебя первый и последний. Подвластны смерти, мы не знаем, когда она примет нас в свои объятия.
Главный секрет педагогики
– Идти к цели было непросто, – рассказывает Геновефа Язеповна. – Мама умерла, когда я пошла в 9-й класс, отец рдин воспитывал троих. После школы я сначала поступила на филологию, но денег отчаянно не хватало, и я, бросив учебу, год проработала машинисткой. А на следующий год, подкопив деньжат, поступила еще раз. Университет многое дал, но основу заложили мои школьные учителя.
Закончив учебу, Генофева Язеповна сама целых 47 лет проработала в школе. Некоторые ученики и целые классы до сих пор навещают ее.
– Для хорошего учителя все ученики, как родные дети, – убежденно говорит пожилая учительница. – Это и есть весь секрет педагогики. Каждый человек особенный, один силен одним, другой – другим. Школьник подчас и сам не знает, что он может, не верит в себя, не понимает себя. Конечно, любой предмет, это наука, но наука не обязана быть сухой и неинтересной. Надо делать его интересным! Необходимо! И надо понимать учеников, понимать их силу, понимать их ошибки. У одного память хорошая, другой, пока все не объяснишь, почему так, а не этак, даже запоминать не будет. Я просто поражаюсь, как сегодня ученикам домашние задания не задают и ошибки не проверяют. Как понять ученика, если ты не видишь его ошибок?
И эти жалобы, мол, учителям сейчас и так трудно... В 1960-е годы учителей было так мало, что в классах сидело по 47 человек! У меня было по пять-шесть классов в неделю. После каждого урока все ученики сдавали тетради, так что я проверяла более 200 тетрадей несколько раз в неделю. И я не жаловалась, исправляла ошибки, писала советы. Я понимала трудности каждого ученика: одному гарумзиме не давались, другому окончания. Но ты знаешь, что вот этот буксует на этой теме, а другой на другой. И ты разбираешься с ним и помогаешь. И если у него вместо учебы голова чем-то другим занята, помогаешь и с этим. А как иначе маленький человек начнет тебе доверять? Разве он расскажет тебе о своих трудностях, если тебе на него наплевать? Разве сможешь ты его научить чему-нибудь?
Геновефа Язеповна протягивает мне маленький портрет то ли Горького, то ли Блауманиса, вышитый нитками. Вместо подписи красуется вязь квадратными буквами: «Любимой учительнице!»
– Вот она, высшая ценность, самая моя любимая награда! – с любовью оглаживает портрет в рамке учитель. – Я тратила свое время и свою любовь на ребенка, а затем моя ученица потратила свое время и любовь на меня. Не для денег, не для признания, а по искренней привязанности.
Учитель вне школы
Параллельно со школой Геновефа Язеповна преподавала и на курсах. Обучала языку рабочих завода «Альфа». Взрослые ученики к учебе относились серьезнее, чем школьники, но и занятость их была выше. Для тех, кто хотел выучить язык, Геновефа Язеповна открывала мир латышской литературы.
– Некоторые считают, что язык и литературу можно выучить отдельно, а по-моему, гораздо проще изучать их вместе. Ведь для закрепления грамматики ученику нужно много читать и писать, а это невозможно сделать на одних вывесках и служебных инструкциях. Надо читать что-то такое, чтоб сердце пело! Чтоб герои, описанные писателем, были близки, чтоб их судьба тебя трогала до слез. Латышская литература, она же о чем? О любви к Родине, любви человека к человеку, о любви к истине. Это и память о трудном, и непростые уроки прощения... Мне кажется, это всегда будет актуальным, утрачивать такое нельзя. Возможно, сейчас наши дети переходят все чаще на английский именно потому, что перестали читать латышскую литературу. Как-то незаметно они утратили свою историю, соотносят себя с героями американских фильмов, а не с героями пьес Блауманиса и сказок и легенд Скайдрите Калдупе.
«Кто, если не я?»
Политику ассимиляции Геновефа Черновска не приняла. Даже билингвальные уроки, которые ныне считаются образцом толерантности, она не поддерживала.
– Ну это же ужасно, когда ребенок на уроке ничего не понимает, – всплескивает руками пожилая учительница. – Уроки должны быть интересными, иначе зачем они вообще? Как говорил Атис Кронвальд: «Нельзя ребенка лишать родного языка!» Я вообще много лет в ужасе от того, что делают с латышским языком власти. Это же мой язык, мой любимый предмет! Я так старалась всю жизнь привить детям любовь к латышскому, а сейчас его делают языком принуждения. Так нельзя! Я вообще думала, что так его и не выучат. Но выучили, выучили. Большинство знают. Но любят ли? Или ненавидят, как наш класс ненавидел немецкий?
В 2005 году Геновефу Язеповну из школы проводили на пенсию. Но родители стали просить ее позаниматься с детьми в индивидуальном порядке.
– Конечно, я никому не хотела отказывать, – рассказывает седовласая учительница. – Желающих было очень много, некоторые потом своих детей приводили. Я и сейчас преподаю понемногу, но силы, конечно, не те. И все же отказывать очень не люблю. Ведь я отлично понимаю, что ко мне приходят те, кого учителя в школе упустили. Бывает, приходят уже с обидой на язык. И если я не покажу этому маленькому обиженному человеку, что латышский язык хороший, красивый, что лучшие люди нашего народа говорили о равенстве и любви, то кто тогда это сделает?
Арсений МАТВЕЕВ
