Удивительный этот человек – и физик, и лирик. Впрочем, ничего удивительного – инженеры старшего поколения такие и есть, им ведомо все, от музыки барокко до сложнейших технологий.
«Дед строил первый железнодорожный мост»
В судьбе Александра Живца, работавшего на расцвет индустриальной мощи Латвии 70–80-х и писавшего хорошие стихи со школьной скамьи, непостижимым образом «круг замкнулся». Хотя это в человеческом понятии кажется непостижимым, но нашими судьбами располагает Господь. «Бывают странные сближенья…» – писал Пушкин.
В Риге жил дед Александра, отец матери, дворянин, 1870 года рождения. Он окончил здесь Немецкую техническую школу и историко-философский факультет Дерптского университета. Владел немецким и французским, знал греческий и латынь. А по образованию был инженером-путейцем и строил первый рижский железнодорожный мост. Жену его звали Эльзой – вероятно, она была немкой, но точно мой собеседник не знает.
– У меня было две тетушки по матери, – вспоминает он. – Одна умерла в блокадном Ленинграде, а вторая, тетя Оля, воспитывала меня в дворянском духе, учила, как жить по правде, всегда оставаться достойным человеком, этично себя вести.
Александр тоже родился в Риге, хотя его родители родом из других мест. По их судьбам катком прошлась война, но она же привела их в Ригу.
– Родился во вполне приличной семье, мама – экономист, папа – инженер средств связи. Как я с доброй иронией говорю о родителях, они были великими литераторами: папа немного писал, а мама очень любила поэзию. Книжечки стихов у мамы были везде – на книжных полках, прикроватной тумбочке, в письменном столе на работе, в ридикюлях и больших хозяйственных сумках. Римма Казакова, Владимир Соколов, Константин Симонов, Евгений Евтушенко и, конечно же, Пушкин, Есенин…
И папа, и мама мои родом из Кировограда. Мама окончила там Первую гимназию, и уроки музыки у них вела мама Генриха Густавовича Нейгауза, выдающегося пианиста и педагога, профессора Московской консерватории, народного артиста РСФСР. А папа учился в украинской школе, и однажды к советскому празднику нарисовал для здания обкома партии, не имея художественного образования, портреты основоположников марксизма-ленинизма. Всю жизнь удачно рисовал маслом…
У нас было дома пианино, и папа, никогда не учась музыке, садился к инструменту и подбирал по слуху известные мелодии, а, выучив ноты, играл «Серенаду» Шуберта, «Аве Мария», «Лунную сонату» Бетховена…
«Берешь провод в зубы – и на ту сторону»
– Папу собирались призвать на флот, где служили тогда пять лет. А он собирался поступать в Академию художеств в Ленинграде. Но один умный человек дал ему совет – поступай в военное училище, получишь специальность и на пять лет не загремишь в армию. И папа поступил в Ульяновское училище связи, которое окончил в июне 1941-го.
И при том, что выпуск его училища был почти полностью распределен в западные военные округа – Белорусский, Киевский, папа почему-то попал в Новосибирск, в 134-ю Стрелковую дивизию. Прибыл туда в субботу, 21 июня 1941 года, а через два-три дня в эшелоне уже отправился на запад.
За эти десять дней войны почти все его однокашники полегли в первых боях. А их эшелон прибыл 7 июля под Вязьму, и туда же в это время пришли немцы… Папа был в звании лейтенанта войск связи. А войну закончил под Кенигсбергом майором, начальником связи 18-й Гвардейской дивизии. Я, будучи студентом, проходил военные сборы в отцовской же дивизии. Удивительно!
Сегодня все данные по тем событиям оцифрованы, и я смог получить ответы на интересующие меня о том времени вопросы. В те времена дивизия насчитывала 11–14 тысяч человек, а когда в сентябре 41-го дивизию отца отвели в тыл, от нее осталось 400 человек. Когда второй раз отвели – 280 человек…
Фронтовики не очень любили вспоминать о войне, не исключением был и мой отец. Но каждое 9 мая у нас собирались все родственники, и ему приходилось о тех событиях рассказывать. С семилетнего возраста я помню названия – Калинин, Тверь, Юхновская оборона, форсирование Днепра, Немана…
А в наградных документах читаю, за что папа получил орден Красной Звезды – «капитан Живец, проявив свои профессиональные качества, организовал надежную связь между полками…», «проявил личный героизм, трижды без плавсредств форсировал речку, установив связь…». Папа пояснял мне, что когда у тебя десять связистов убило и следует угроза расстрелять всех, если не будет связи, то сам берешь провод в зубы – и на ту сторону. Это при том, что командир мог бы этого и не делать.
После войны папа окончил Ленинградскую академию связи. Когда его спросили, куда он с семьей хочет ехать – в Киев, Минск или Ригу, мама сразу выбрала Ригу, где были ее семейные корни.
Я окончил 42-ю восьмилетнюю школу, а потом перешел в 13-ю СШ, где был в то время физико-математический класс. Классный руководитель был учителем литературы. У нас был замечательный физик Папляев, который потом, к сожалению, перешел в другую школу. А те, что были потом, сравниться с ним не могли.
А вот математичка Элеонора Федоровна Новикова выучила меня так, что с математикой у меня не было проблем всю оставшуюся жизнь.
Вот я и задумал после школы поступать в один из легендарнейших вузов тогдашней большой страны – МВТУ им. Н. Э. Баумана.
В Москве бурлила жизнь – театры, музеи, великие артисты, знаменитые поэты, нынешние и оставившие память о себе в этих улицах… Когда я в 17 лет видел «членовозы», как мы тогда называли правительственные машины, понимал, что это элита, над которой нет никакой власти. Над всеми есть, а над ними – нет.
«Лекции читали академики»
– Здесь читали лекции такие люди, как выдающийся конструктор ракетно-космической техники, академик АН СССР и Международной академии астронавтики, дважды Герой соцтруда, лауреат Ленинской и трех Госпремий, возглавлявший Совет главных конструкторов Владимир Николаевич Челомей, столь же выдающийся конструктор ракетно-космических комплексов, дважды Герой соцтруда, лауреат Ленинской премии Михаил Кузьмич Янгель и другие корифеи. Люди, которые реально создавали новую технику, техническую базу всей промышленности Союза, двигали науку вперед.
Но, к сожалению, у них мне не довелось учиться, потому что, поступив в Бауманку на специальность «Динамика и прочность машин», проучился там всего год с небольшим. Мы тягали какие-то железяки, и я выдавил себе позвоночный диск. Меня послали лечиться домой, в Институт травматологии. Но обратно в Бауманку не приняли. Хотя бауманская закваска остается на всю жизнь, диктуя желание быть лучшим и первым везде…
Александр Робертович Вейс, ректор Рижского политехнического института, сразу принял меня на машиностроительный факультет. У меня ведь были по всем предметам пятерки, и только по химии тройка.
Доучился, получил специальность инженера по технологии машиностроения, работать пошел на производственное объединение РЭЗ (Рижский электромашиностроительный завод), выросшее в 1946 году на месте знаменитого предприятия «Проводник», работавшего здесь до революции.
В моем дипломе есть удивительные слова – «Выдан Александру Владимировичу Живцу в том, что он в 1970-м поступил в МВТУ им Н. Э. Баумана, а в 1976-м окончил Рижский политехнический институт». И трудовая книжка, где есть запись – аспирантуру РПИ окончил успешно с представлением диссертации. Но я диссертацию так и не защитил…
«Всюду бегали наши электрички»
– На РЭЗе я работал в СКБТ – Специальном конструкторском бюро тяги. Нам, молодым инженерам, доставляло удовольствие с иронией отмечать, что на «вагонке» – РВЗ, Рижском вагоностроительном заводе – только коробку на колесах делали, а всю остальную начинку делал РЭЗ – двигатели, фазорасщепители, генераторы, все электрические схемы. Все это делалось на РЭЗе, привозилось на вагонку, и наши же инженеры все это оборудование монтировали. Я заведовал вибропрочностью и виброустойчивостью поездного оборудования.
В 88-м, в 35 лет, я стал главным конструктором в статусе замдиректора, техническим директором завода «ЭГОЛА» (Электрогазовое оборудование легковых автомобилей), входившего в ПО РЭЗ.
По всем республикам Союза бегали зеленые электрички РВЗ. Наши электрички были в Югославии и Болгарии. А электрооборудование для пассажирских поездов шло в ГДР. По всему Союзу продавались знаменитые стиральные машины «Рига», полуавтомат. А в 80-х мы производили электрику для электромобилей РАФ новой модификации. Одно из производств объединения занималось передовой на тот момент отраслью – порошковой металлургией.
Прикладная эвристика
– Когда началась перестройка, я попал на учебу в Москву – получил образование специалиста по современным методам поиска технических идей и решений.
Потом я это в Риге еще преподавал несколько лет. Здесь был филиал курсов повышения квалификации при Госкомитете по науке и технике. Ко мне приезжали всякие очень серьезные разработчики разной техники. Это интереснейшее дело в моей жизни! Я им преподавал эту самую прикладную эвристику.
Они должны были мне рассказывать о своих проблемах и задачах на работе, а я им обещал, что к концу наших занятий они эти проблемы решат. Такой был кайф, когда они буквально убегали с занятий, чтобы рассказать начальнику, что нужно делать.
А уже в 90-х шведский профессор Ларс Йонсон, который организовал Высшую Стокгольмскую школу экономики у нас, основал курсы развития бизнеса – Business Development. Сюда приехали 15 шведских профессоров, и нас, 15 человек, целый год учили, как вести бизнес. Для них было дико, что наш инженер, если он не экономист, не знает бухучета. И я теперь баланс читаю не слабее профессионального бухгалтера.
Каждый из нас имел персонального профессора, и я должен был рассказывать ему, кто позвонил, что была за проблема и как мы ее решили.
Наладились связи, стали появляться иностранцы – сначала шведы, потом немцы, австрийцы, американцы. Со всеми так или иначе я имел какой-то бизнес, а с 97-го работал с австрийцами, которые производили крутильные машины для производства кабеля – высокотехнологичное направление. Я был их представителем на территории всего бывшего Союза.
У меня в Болдерае был завод, совместный со шведами, и я производил разные механизмы и машины для кабельной промышленности, ездил на промышленные выставки, каждый четный год в Дюссельдорф, нечетный – в Москву.
Потом появилась такая организация Интеркабель, которая объединяла бывших советских производителей проводов и кабеля с европейскими и американскими производителями оборудования. В феврале 2022-го это закрылось. И я взял паузу. Но у меня есть фирма. Начнется движение денег – работа пойдет, нет движения – просто так сидим.
У каждого аллегровца свое Allegro
Незабываемая страница жизни Александра – комсомольско-молодежное кафе Allegro, один из брендов Риги советской эпохи.
– Мое «Аллегро» началось в сентябре 1977 года. Рижский поэт Анатолий Цапенко привел меня на заседание Совета «Аллегро» и сказал: «Вот вам новый член Совета». Кстати, так же он поступил и с Литстудией при Союзе писателей. Привел и сказал – твое место здесь.
А в Allegro… Помните председателя Фунта из «Золотого теленка», он говорил – я при Александре Втором Освободителе сидел, я при Александре Третьем… Ну и так далее. Я очень люблю перечислять – я при Давиде Гамбурге сидел (конечно же, в совете «Аллегро»), я при Олеге Шкатове сидел, при Володе Сергеечеве сидел, при Володе Стешенко, при Володе Костромине.
Кафе Allegro управлялось советом во главе с председателем, а я всегда был замом. Для точности – было время, когда замом был Андрей Ильин, актер Рижского театра русской драмы, ныне народный артист РФ. Но каждый раз, когда назревала смена председателя, горком комсомола уговаривал меня занять эту должность. Правда, я был аспирантом и видел свой путь иначе.
В Совете на меня возложили секцию творческой молодежи. Популярность «Аллегро» во многом создавалась музыкой ансамбля Rigonda – известные всей Риге Тотоша, Сима, Николай и другие. Но от нас ждали деятельности, превращающей это кафе во что-то большее, чем просто танцплощадка.
С листочками и тетрадками
Был в жизни нашего героя и рижский Литклуб при «Аллегро»:
– Работа с молодыми писателями велась в рамках Литстудии при Союзе писателей, после строгого отбора туда брали очень небольшое число авторов по сравнению с количеством пишущих. А что делать с остальными? И вот появилась идея приглашать молодых авторов и давать им возможность выступить перед аудиторией. Пошли люди со своими листочками, тетрадками, скоросшивателями.
Важно то, что это был очень ответственный поступок по тем временам. Первый секретарь Рижского горкома комсомола Сергей Николаевич Белуха (а именно горком курировал всю работу Allegro) говорил мне: «Вы понимаете, что выпускаете не залитованные тексты на такую аудиторию? Ладно, я тебе доверяю, и чтоб никакой антисоветчины».
Литклуб просуществовал около двух лет. Самым ценным открытием стал ныне известный поэт-пародист Владимир Тепляков. Потом его приняли в Литстудию, после он стал известным поэтом в Москве.
Приглашали интересных людей. Мы – я и мой друг Владимир Костромин – приглашали актеров, писателей. У нас побывали Юрий Ряшенцев, Евгений Евтушенко, Михаил Жванецкий и многие другие.
У нас выработалась определенная технология – мы приглашали человека от имени комсомольско-молодежного кафе и далее, в зависимости от реакции, предлагали различные сценарии. В итоге худший вариант – приглашаемый благодарил и отказывался от любых вариантов. Но остальные оказывались гостями за столиком в зале нашего легендарного полуподвала с выступлением у микрофона или без.
В любом случае, на следующий день в городе были разговоры – «А я вчера в Allegro видел того-то и того-то», что, конечно же, тоже работало на популярность нашего кафе.
Цветы из Дюссельдорфа
Год назад друзья и известные в Латвии поэты уговорили Александра наконец-то выпустить свою книгу стихов. В красиво изданном сборнике «Отпечаток поцелуя» – проникновенные стихи разных лет, от юности до сегодняшнего дня, предваряемые словами их оценки от Евгении Ошурковой, Юрия Касянича, Николая Гуданца.
Александр тонко и глубоко отражает переживания и чаяния самых разных людей, хотя вроде бы везде у него – лирический герой. А с другой – это летопись эпохи…
– Стихи писал еще до 70-х – во времена моей школьной юности в Риге были невероятно популярны КВН, викторины, разные олимпиады. И они требовали большое количество поэтического материала, особенно КВН – привет жюри, привет команде противника и прочее. Я это все по просьбе друзей писал. А потом, когда поехал поступать в Бауманку, пришел на Лубянский проезд к Владимиру Владимировичу Маяковскому, побывал в той квартире с кожаным диваном, на котором он умер… Прежде читал книги о поэтах Серебряного века и послереволюционной поры. И все это можно было в Москве «пощупать руками».
Я в 17 лет не собирал свои стихи, а разбрасывал. А потом припоминал… Во всех толстых институтских тетрадках на последних страницах у меня были стихи.
Некоторые стихи изначально пишутся, как песни. Однажды мой друг из Московского энергетического института сидел у меня на кухне в Риге и пел под гитару песню на мои слова, не зная автора. Очень удивился, когда узнал, чьи это стихи.
А вот история одного необычного стихотворения. Когда был на очередной технической выставке в Дюссельдорфе, мои друзья из кабельной промышленности познакомили меня с одной девушкой. Захотелось подарить ей цветы. Пришел на площадь Конрада Аденауэра, у вокзала, ищу цветочный магазин или какую-нибудь лавку, а их нигде нет!
Спрашиваю – где цветы? Мне отвечают – их сейчас можно только в Старом городе найти, где по ресторанам ходят цветочницы и предлагают посетителям цветы. Что делать? Решил нарвать нарциссов на клумбе. Огляделся по сторонам – и только сорвал второй цветок, как за спиной вырос полисмен. Я понимаю по-немецки хорошо, но говорю не очень. Начинаю объяснять, что хочу прекрасной фрау подарить блюменов, а у вас их не продают в принципе! Могу заплатить. Полицейский отмахивается и разрешает мне сорвать пять цветочков. Я спорю – 9! Нет, 5! Ну, сорвал пять нарциссов…
Наталья ЛЕБЕДЕВА
